Рука и сердце [сборник litres] - Элизабет Гаскелл

– В последние дни фройляйн была намного добрее ко мне, чем ее брат, и очень помогла, а ведь я верно служила ему и заботилась о маленьком Максе, будто о своем братике. Но сегодня утром хозяин впервые за много дней заговорил со мной; встретил меня в коридоре, вдруг остановился и сказал, как рад тому, что мне удалось найти такое хорошее место, и позволил мне уйти, когда захочу, а потом быстро пошел прочь, не дожидаясь ответа.

– И что же в этом плохого? Думаю, он пытался рассеять ваши сомнения, чтобы вы приняли лучшее решение, не думая о его интересах.

– Может, и так, – ответила она, обратив ко мне открытый печальный взгляд, – только ведь обидно, когда все готовы от тебя избавиться.

– Текла! Я многим вам обязан, так позвольте же мне говорить откровенно! Мне известно, что хозяин сделал вам предложение, а вы ему отказали. Не обманывайте себя! Вы ведь сожалеете об отказе?

Она покраснела до корней волос, но не сводила с меня серьезных глаз и спустя некоторое время проговорила:

– Нет, не сожалею. Кем же вы меня считаете? С детства любила одного человека, а теперь готова полюбить другого? Наверное, вы сказали, не подумав, сударь, а если не так, я сочту ваши слова оскорбительными.

– Вы придумали того человека и держались за свои воспоминания об этом идеале. Но он приехал – и действительность разрушила иллюзии.

– В философии я не много понимаю, только знаю, что герр Мюллер перестал меня уважать из-за того, что ему рассказала его сестра, и что я уезжаю и надеюсь, во Франкфурте мне будет лучше, чем было здесь в последнее время.

После этих слов она вышла из комнаты.

Утром четырнадцатого меня разбудил веселый звон церковных колоколов и непрерывные звуки выстрелов и хлопушек. Однако к тому времени, когда я оделся и сел завтракать в своем уголке напротив окна, все стихло. Стоял прекрасный октябрьский день; непросохшая роса сверкала на траве и на тонких нитях осенней паутины, протянувшихся между цветами в саду, на который падала утренняя тень от дома. А за садом, по залитому солнечными лучами склону холма и виноградникам неровным строем взбирались мужчины, женщины, дети, деловито карабкаясь вверх, словно муравьи, то собираясь в группы, то расходясь, – до меня доносились звонкие веселые голоса, – и куда бы я ни бросил взгляд, везде была все та же картина. На Лоттхен, которая подала мне завтрак, было ее воскресное платье; она специально встала пораньше, чтобы сделать всю работу по дому и отправиться собирать виноград. Казалось, все вокруг насыщено яркими красками: сквозь увядающую листву мелькали малиновые, багряные, оранжевые тона; в такой день не хотелось томиться в доме, и я уже готов был самостоятельно отправиться на прогулку, когда явился герр Мюллер и предложил мне свою крепкую руку, чтобы помочь добраться до виноградника. Мы медленно пересекли сад, наполненный ароматами поздних цветов и налитых солнцем фруктов, прошли сквозь калитку, на которую я так часто глядел из своего кресла, и оказались в винограднике, где кипела работа и стояли большие плетеные корзины, доверху наполненные лиловыми и желтыми гроздьями. Я не очень любил вино, которое делали из них, потому что на лучшее рейнское вино идет более мелкий виноград с более плотными и твердыми гроздьями, но крупные и менее дорогие сорта значительно красивее и к тому же вкуснее. Везде, куда бы ни ступила нога, земля была покрыта пахучими смятыми виноградными листьями, а руки и лица всех, кто встречался на нашем пути, перемазаны виноградным соком. Через некоторое время я присел на залитую солнцем траву, а мой хозяин оставил меня и направился в дальние виноградники. Я наблюдал за ним. Отойдя от меня, он снял куртку и жилет и остался в белоснежной рубашке и ярко вышитых подтяжках; вскоре он работал наравне с остальными. Я взглянул вниз на деревню, серые, малиновые и оранжевые крыши которой сияли в лучах полдневного солнца. Улицы, хорошо видные сверху, были безлюдны – даже старики поднялись из деревни, чтобы в совместной работе разделить всеобщую радость. Лоттхен принесла холодный обед, и все подходили к ней и угощались. И Текла была там; она вела за руку малышку Каролину и помогала идти Максу; меня она сторонилась, поскольку я слишком много знал, или о многом догадывался, или слишком глубоко ее задел. Вид у нее, в отличие от остальных, был печальный и серьезный, и говорила она мало, даже с друзьями, и было понятно, что она уже пытается отдалиться от деревни. Однако я заметил, что лицо ее утратило резкое, вызывающее выражение. Немногие произнесенные ею слова звучали мягко и дружелюбно. Ближе к полудню появилась фройляйн, одетая, вероятно, по последней моде Вормса, – ничего подобного я прежде не видел. Приблизившись ко мне, она несколько минут весьма любезно со мной поговорила.

– А вот и владелец земли с супругой и детишками. Глядите, рабочие привязали для них к шесту самые красивые гроздья, и теперь ни детям, ни госпоже не поднять эту тяжесть. Смотрите! Смотрите! Как он кланяется! Сразу видно, что служил attache [48] в Вене. Настоящий придворный поклон – со шляпой в опущенной руке, и спину сгибает как положено. Какое изящество! А вот и доктор! Я знала, что он найдет минутку и придет. Ну, доктор, теперь вы с легкой душой отправитесь к следующему пациенту. Что за глупости, виноград вовсе не добавляет вам больных. А вот и пастор с женой и фройляйн Анной. А где же мой брат? Не сомневаюсь, ушел наверх, в дальний виноградник. Герр пастор, вид сверху намного лучше, чем отсюда, и лучший виноград там; позвольте проводить вас с госпожой и дорогой фройляйн. Прошу прощения, сударь, – обратилась она ко мне.

Я остался один. Вскоре я решил пройти чуть дальше или хотя бы пересесть на другое место. Я повернул по извилистой тропинке и обнаружил Теклу, сидевшую рядом со спящим Максом. Он лежал на ее платке, а над его головой она устроила круглый навес из сломанных виноградных веток, и большие листья отбрасывали на его лицо прохладные мерцающие тени. Он был весь перемазан виноградным соком и даже во сне не выпускал из пухлых пальчиков недоеденную виноградную гроздь. Чтобы чем-то занять Лину, Текла учила ее плести венок из полевых цветов и тронутых осенней желтизной листьев. Девушка сидела на земле, повернувшись спиной к долине, а девчушка стояла возле нее на коленях, с интересом и вниманием следя за быстрыми движениями ее пальцев. Когда я подошел, обе они